И. А. Бунин. "Нет в мире разных душ и времени в нём нет"

Русский писатель, автор непревзойденных по своему художественному мастерству рассказов и повестей о музыке средней полосы России, Иван Алексеевич Бунин наслаждался аккордами прекрасного и вечного ещё задолго до того, как его душа появилась на божьем свете. Наслаждался так, как наслаждаются мелодией, бесконечно повторяя и варьируя её, связывая воедино вещи, внешне не похожие друг на друга и вместе с тем предзаданные друг другу темой. Обусловленность его таланта родной землёй – аккорд, который связал воедино прекрасное и вечное, виденное им до рождения, с поэтикой полного чувств человека.

Рождение поэта всегда событие, причём событие отнюдь не само собой разумеющееся. Появление души, полной чувств, есть чудо: «Ведь часто там, где мы должны мыслить, мы тупо стоим перед вещами и смотрим на них. Или стоим перед людьми, встреча с которыми должна нас взволновать, – а в нашей душе пустыня, ничего не возникает» (М. К. Мамардашвили). Внешние обстоятельства – не достаточный мотив для исполнения чувства; аккорд требует разрешения в душевном переживании, тогда происходит чудо. «Душа, преисполненная чувства, есть величайшее совершенство», – из «Наблюдений над чувством прекрасного и возвышенного» Иммануила Канта.

«Я всё-таки... прежде всего поэт. Поэт! А уж потом только прозаик». Иван Алексеевич не примерял к себе маску прозаика. Душа, преисполненная чувства, выражала себя строфами: однажды они заводили метр и ритм, однажды повествовали в своей размерности. Они были живыми, как душа, и чувственными, как мысль: «Ведь на мысль тоже распространяются законы жизни. Для многих вещей нужно быть живым» (М. К. Мамардашвили). Бог оставил нам тайну – память об Иване Алексеевиче Бунине. Если живы наши мысли и чувства, то жив и Бунин. И, наоборот, если его мысли и чувства живы для нас, то, значит, живы и мы. Проза хороша настолько, насколько жива в ней поэзия: слово хорошо настолько, насколько жив его смысл.

«Поэзия всегда желала отмежеваться от прозы. – Николай Гумилёв разделял аксиому Кольриджа о «лучших словах в лучшем порядке». – И типографским (прежде каллиграфическим) путём, начиная каждую строку с большой буквы, и звуковым ясно слышимым ритмом, рифмой, аллитерацией, и стилистически, создавая особый «поэтический» язык (трубадуры, Ронсар, Ломоносов), и композиционно, достигая особой краткости мысли, и эйдолологически в выборе образов. И повсюду проза следовала за ней, утверждая, что между ними, собственно, нет разницы, подобно бедняку, преследующего своей дружбой богатого родственника» (Н. С. Гумилёв. «Читатель»).

Смысл подлинно художественного произведения поэтичен. Бунин мог пользоваться любой формой и при этом оставаться поэтом: то, что выходило из-под его пера, «значки на бумаге», хранило печать истинного существования. Как отличны аккорды на линованном нотном стане от музыки, терзающей души, так отличен печатный текст от нетленного своего смысла. «Музыка – это то, что соединяет мир земной и мир бесплотный. Это – душа вещей и тело мысли» (Н. С. Гумилёв). Иван Алексеевич смысл этот, музыкально разлитый по городам и весям, выносил в композицию литературную. Весь опыт своего бытия, не ограниченного плотской юдолью, весь свой восторг и тоску он переливал из чаши небесной в кубок словесности.

«Я думаю, и невозможно найти точной границы между прозой и поэзией, – соглашался Николай Гумилёв, – как не найдём её между растениями и минералами, животными и растениями» (Н. С. Гумилёв. «Читатель»).

И разве я пойму,

Зачем я должен радость этой муки,

Вот этот небосклон, и этот звон,

И темный смысл, которым полон он,

Вместить в созвучия и звуки?

Я должен взять – и, разгадав, отдать,

Мне кто-то должен сострадать,

Что пригревает солнце низким светом

Меня в саду, просторном и раздетом,

Что озаряет желтая листва

Ветвистый клён, что я едва-едва,

Бродя в восторге по саду пустому,

Мою тоску даю понять другому…

(И. А. Бунин. «Щеглы, их звон, стеклянный, неживой…»)